Неточные совпадения
Его
послушать надо бы,
Однако вахлаки
Так обозлились, не дали
Игнатью
слова вымолвить,
Особенно Клим Яковлев
Куражился: «Дурак же ты!..»
— А ты бы прежде выслушал… —
«Дурак же ты…»
— И все-то вы,
Я вижу, дураки!
Анна говорила, что приходило ей на язык, и сама удивлялась,
слушая себя, своей способности лжи. Как просты, естественны были ее
слова и как похоже было, что ей просто хочется спать! Она чувствовала себя одетою в непроницаемую броню лжи. Она чувствовала, что какая-то невидимая сила помогала ей и поддерживала ее.
И Левина поразило то спокойное, унылое недоверие, с которым дети
слушали эти
слова матери. Они только были огорчены тем, что прекращена их занимательная игра, и не верили ни
слову из того, что говорила мать. Они и не могли верить, потому что не могли себе представить всего объема того, чем они пользуются, и потому не могли представить себе, что то, что они разрушают, есть то самое, чем они живут.
Вронский
слушал внимательно, но не столько самое содержание
слов занимало его, сколько то отношение к делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего в этом свои симпатии и антипатии, тогда как для него были по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже, как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать, понимать вещи, своим умом и даром
слова, так редко встречающимся в той среде, в которой он жил. И, как ни совестно это было ему, ему было завидно.
Но это было неправда; она совсем почти не понимала
слов службы и даже не
слушала их во время обручения.
Но Кити не
слушала ее
слов. Ее нетерпение шло так же возрастая, как и нетерпение ребенка.
Левин говорил теперь совсем уже не с тем ремесленным отношением к делу, с которым он разговаривал в это утро. Всякое
слово в разговоре с нею получало особенное значение. И говорить с ней было приятно, еще приятнее было
слушать ее.
Он не верил ни одному
слову Степана Аркадьича, на каждое
слово его имел тысячи опровержений, но он
слушал его, чувствуя, что его
словами выражается та могущественная грубая сила, которая руководит его жизнью и которой он должен будет покориться.
Он начал говорить, желал найти те
слова, которые могли бы не то что разубедить, но только успокоить ее. Но она не
слушала его и ни с чем не соглашалась. Он нагнулся к ней и взял ее сопротивляющуюся руку. Он поцеловал ее руку, поцеловал волосы, опять поцеловал руку, — она всё молчала. Но когда он взял ее обеими руками за лицо и сказал: «Кити!» — вдруг она опомнилась, поплакала и примирилась.
Но она не
слушала его
слов, она читала его мысли по выражению лица. Она не могла знать, что выражение его лица относилось к первой пришедшей Вронскому мысли — о неизбежности теперь дуэли. Ей никогда и в голову не приходила мысль о дуэли, и поэтому это мимолетное выражение строгости она объяснила иначе.
— А! — сказал Левин, более
слушая звук ее голоса, чем
слова, которые она говорила, всё время думая о дороге, которая шла теперь лесом, и обходя те места, где бы она могла неверно ступить.
Алексей Александрович
слушал, но
слова ее уже не действовали на него. В душе его опять поднялась вся злоба того дня, когда он решился на развод. Он отряхнулся и заговорил пронзительным, громким голосом...
Теперь же в первый раз он
слушал ее
слова с удовольствием и внутренно не возражал им.
«Всё это было прекрасно, — думала Кити,
слушая эти
слова, — всё это и не может быть иначе», и улыбка радости, сообщавшаяся невольно всем смотревшим на нее, сияла на ее просветлевшем лице.
Долли задумчиво смотрела мимо золовки,
слушая ее
слова.
Ревность его в эти несколько минут, особенно по тому румянцу, который покрыл ее щеки, когда она говорила с Весловским, уже далеко ушла. Теперь,
слушая ее
слова, он их понимал уже по-своему. Как ни странно было ему потом вспоминать об этом, теперь ему казалось ясно, что если она спрашивает его, едет ли он на охоту, то это интересует ее только потому, чтобы знать, доставит ли он это удовольствие Васеньке Весловскому, в которого она, по его понятиям, уже была влюблена.
Вронский внимательно
слушал Левина, как он всегда
слушал, очевидно интересуясь его
словами.
Был промежуток между скачками, и потому ничто не мешало разговору. Генерал-адъютант осуждал скачки. Алексей Александрович возражал, защищая их. Анна
слушала его тонкий, ровный голос, не пропуская ни одного
слова, и каждое
слово его казалось ей фальшиво и болью резало ее ухо.
По мере чтения, в особенности при частом и быстром повторении тех же
слов: «Господи помилуй», которые звучали как «помилос, помилос», Левин чувствовал, что мысль его заперта и запечатана и что трогать и шевелить ее теперь не следует, а то выйдет путаница, и потому он, стоя позади дьякона, продолжал, не
слушая и не вникая, думать о своем.
«Да, вот он перестал теперь притворяться, и видна вся его холодная ненависть ко мне», — подумала она, не
слушая его
слов, но с ужасом вглядываясь в того холодного и жестокого судью, который, дразня ее, смотрел из его глаз.
— Ну,
слушайте же, что такое эти мертвые души, — сказала дама приятная во всех отношениях, и гостья при таких
словах вся обратилась в слух: ушки ее вытянулись сами собою, она приподнялась, почти не сидя и не держась на диване, и, несмотря на то что была отчасти тяжеловата, сделалась вдруг тонее, стала похожа на легкий пух, который вот так и полетит на воздух от дуновенья.
«Гость, кажется, очень неглупый человек, — думал хозяин, — степенен в
словах и не щелкопер». И, подумавши так, стал он еще веселее, точно как бы сам разогрелся от своего разговора и как бы празднуя, что нашел человека, готового
слушать умные советы.
Ноздрев был так оттолкнут с своими безе, что чуть не полетел на землю: от него все отступились и не
слушали больше; но все же
слова его о покупке мертвых душ были произнесены во всю глотку и сопровождены таким громким смехом, что привлекли внимание даже тех, которые находились в самых дальних углах комнаты.
Он
слушал Ленского с улыбкой.
Поэта пылкий разговор,
И ум, еще в сужденьях зыбкой,
И вечно вдохновенный взор, —
Онегину всё было ново;
Он охладительное
словоВ устах старался удержать
И думал: глупо мне мешать
Его минутному блаженству;
И без меня пора придет,
Пускай покамест он живет
Да верит мира совершенству;
Простим горячке юных лет
И юный жар и юный бред.
Несмотря на то, что княгиня поцеловала руку бабушки, беспрестанно называла ее ma bonne tante, [моя добрая тетушка (фр.).] я заметил, что бабушка была ею недовольна: она как-то особенно поднимала брови,
слушая ее рассказ о том, почему князь Михайло никак не мог сам приехать поздравить бабушку, несмотря на сильнейшее желание; и, отвечая по-русски на французскую речь княгини, она сказала, особенно растягивая свои
слова...
Сказав с Карлом Иванычем еще несколько
слов о понижении барометра и приказав Якову не кормить собак, с тем чтобы на прощанье выехать после обеда
послушать молодых гончих, папа, против моего ожидания, послал нас учиться, утешив, однако, обещанием взять на охоту.
С возрастающим изумлением, вся превратившись в слух, не проронив ни одного
слова,
слушала дева открытую сердечную речь, в которой, как в зеркале, отражалась молодая, полная сил душа.
—
Слушайте, жиды! — сказал он, и в
словах его было что-то восторженное.
Раскольников сел, дрожь его проходила, и жар выступал во всем теле. В глубоком изумлении, напряженно
слушал он испуганного и дружески ухаживавшего за ним Порфирия Петровича. Но он не верил ни единому его
слову, хотя ощущал какую-то странную наклонность поверить. Неожиданные
слова Порфирия о квартире совершенно его поразили. «Как же это, он, стало быть, знает про квартиру-то? — подумалось ему вдруг, — и сам же мне и рассказывает!»
Дух у него захватило, и он не докончил. Он
слушал в невыразимом волнении, как человек, насквозь его раскусивший, от самого себя отрекался. Он боялся поверить и не верил. В двусмысленных еще
словах он жадно искал и ловил чего-нибудь более точного и окончательного.
—
Слушай, Разумихин, — заговорил Раскольников, — я тебе хочу сказать прямо: я сейчас у мертвого был, один чиновник умер… я там все мои деньги отдал… и, кроме того, меня целовало сейчас одно существо, которое, если б я и убил кого-нибудь, тоже бы… одним
словом, я там видел еще другое одно существо…. с огненным пером… а впрочем, я завираюсь; я очень слаб, поддержи меня… сейчас ведь и лестница…
Послушайте, ужли
слова мои все колки?
И клонятся к чьему-нибудь вреду?
Но если так: ум с сердцем не в ладу.
Я в чудаках иному чуду
Раз посмеюсь, потом забуду.
Велите ж мне в огонь: пойду как на обед.
—
Послушайте, я давно хотела объясниться с вами. Вам нечего говорить, — вам это самим известно, — что вы человек не из числа обыкновенных; вы еще молоды — вся жизнь перед вами. К чему вы себя готовите? какая будущность ожидает вас? я хочу сказать — какой цели вы хотите достигнуть, куда вы идете, что у вас на душе?
словом, кто вы, что вы?
Самгин,
слушая красивые
слова Ромео, спрашивал: почему этот человек притворяется скромненьким, называет себя диким?
Самгин
слушал ее с удовольствием, ее
слова освежали и успокаивали его, а выслушав дальнейшее, он даже тихонько засмеялся.
Самгин
слушал ее тяжелые
слова, и в нем росло, вскипало, грея его, чувство уважения, благодарности к этому человеку; наслаждаясь этим чувством, он даже не находил
слов выразить его.
Клим Иванович тоже
слушал чтение с приятным чувством, но ему не хотелось совпадать с Дроновым в оценке этой книги. Он слышал, как вкусно торопливый голосок произносит необычные фразы, обсасывает отдельные
слова, смакует их. Но замечания, которыми Дронов все чаще и обильнее перебивал текст книги, скептические восклицания и мимика Дронова казались Самгину пошлыми, неуместными, раздражали его.
Клим начал рассказывать не торопясь, осторожно выбирая
слова, о музеях, театрах, о литературных вечерах и артистах, но скоро и с досадой заметил, что говорит неинтересно,
слушают его невнимательно.
Один из его фельетонов был сплошь написан излюбленными редактором фразами, поговорками, цитатами: «Уж сколько раз твердили миру», — начинался фельетон стихом басни Крылова, и, перечислив избитыми
словами все то, о чем твердили миру, Робинзон меланхолически заканчивал перечень: «А Васька
слушает да ест».
Воинов снова заставил
слушать его, манера говорить у этого человека возбуждала надежду, что он, может быть, все-таки скажет нечто неслыханное, но покамест он угрюмо повторял уже сказанное. Пыльников, согласно кивая головой, вкрадчиво вмешивал в его тяжелые
слова коротенькие реплики с ясным намерением пригладить угловатую речь, смягчить ее.
Варавка был самый интересный и понятный для Клима. Он не скрывал, что ему гораздо больше нравится играть в преферанс, чем
слушать чтение. Клим чувствовал, что и отец играет в карты охотнее, чем
слушает чтение, но отец никогда не сознавался в этом. Варавка умел говорить так хорошо, что
слова его ложились в память, как серебряные пятачки в копилку. Когда Клим спросил его: что такое гипотеза? — он тотчас ответил...
— Иной раз соберутся они, молодежь, да и начнут козырять! Сидишь,
слушаешь, и — верно! Все
слова — русские, а смысел — не поймать!
Клим шагал к дому, плечо в плечо с Дроновым, внимательно
слушая, но не удивляясь, не сочувствуя, а Дронов все бормотал, с трудом находя
слова, выцарапывая их.
В
словах он не стеснялся, марксизм назвал «еврейско-немецким учением о барышах», Дмитрий
слушал его нахмурясь, вопросительно посматривая на брата, как бы ожидая его возражений и не решаясь возражать сам.
Самгин, любезно улыбаясь,
слушал ее задорную болтовню и видел, что, когда эта женщина толкает пальцами, легкие
слова ее тоже как будто металлически щелкают, точно маленькие ножницы, а веселая искра синих глаз вспыхивает ярче.
В ее изумлении Самгин не нашел ничего лестного для себя, и она мешала ему
слушать. Человек с напудренным лицом клоуна, длинной шеей и неподвижно вытаращенными глазами, оглядывая людей, напиравших на него, говорил негромко, но так, что
слов его не заглушал ни шум отодвигаемых стульев, ни возбужденные голоса людей, уже разбившихся на маленькие группки.
Клим вздохнул,
послушал, как тишина поглощает грохот экипажа, хотел подумать о дяде, заключить его в рамку каких-то очень значительных
слов, но в голове его ныл, точно комар, обидный вопрос...
В правой руке он держал стакан, рука дрожала, выплескивая пиво, Самгин прятал ноги под стул и
слушал сипящее кипение
слов...
Он полюбовался сочетанием десятка
слов, в которые он включил мысль и образ. Ему преградила дорогу небольшая группа людей, она занимала всю панель, так же как другие прохожие, Самгин, обходя толпу, перешел на мостовую и остановился,
слушая...
— Слушай-ко, что я тебе скажу, — заговорила Марина, гремя ключами, становясь против его. И, каждым
словом удивляя его, она деловито предложила: не хочет ли он обосноваться здесь, в этом городе? Она уверена, что ему безразлично, где жить…